* * *
И в страшном сумраке аллей
Вставал учитель слободской блаженной памяти
С пятнадцатилетнею утопленницей в обнимку,
Страна была Китай.
На рукаве цветочной клумбы горела свеча,
Любовники недоумевали.
В воздухе пахло грозой,
Кленовый лист прилеплялся к губам.
За пограничным ограждением обнаруживался свежий провал,
Аллеи распрямлялись в единую линию,
И шторм прощальный уж не огорчал,
И ослабление государства.
* * *
Мне кажется я проживаю в раю,
На бесчисленных множествах потайных плоскогорий,
Глаза поднимаю, как бубны,
Рукою указываю на пришедшую в негодность автостраду.
Я предчувствую плен и войну,
Надо мной зависает тряпичный кулик, он же скворушка златозубый.
Планеты приходят в движение,
Оживает маховик силовой станции.
В оврагах белеют детали машин,
Мне жаль основ естествознания.
Я царь, мой обед никогда не готов, я злопамятен, как Иаков,
Я пропал, слава Богу, как говорится.
***
Дух безмятежный рассеивается,
Передо мной как на ладони пакистанский путь,
Осторожным движением сердца
Поправляю замешкавшийся пульс.
Природная горячность развязывает мне язык,
Моя жизнь незамысловата, ибо я горделив.
Я наклоняюсь к неприметному татарину с просьбою
Разбить мне голову.
Мне жаль, что я внутренне напряжен,
Я оставляю без внимания опаснейшие приметы.
Я разрываю воротник сорочки и с наслаждением пою:
«Пакистан, Пакистан».
***
В каменоломнях за форштадтом
Кружились нищие, вооруженные обрезками арматуры.
Гигантский радиоприемник
Наигрывал Прокофьева.
Звездопад был страшен, господа,
Холмы соскальзывали в океан.
Показания очевидцев запечатлевались на магнитную ленту.
Невесты обнажали грудь на Пасху,
Страдания приравнивались к осмысленной речи.
На причале стоял часовой,
Лунный камень поверх головного убора.
Работы приостанавливались по всей портовой гавани,
Характер катастроф кричал измену.
Форштадтские не ликовали,
Платили золотом за продовольствие.
***
Гирканскому вепрю пристанище отыскать,
Размочалить ресницы, свежий ландыш
Укрепить на загривок — от греха, понимаешь.
Он похож на Приама, он болен.
Он перекатывается посредством кувырков
По направлению к Монголии, по направлению к Марсу,
Слюну расплескивает, как отработанны масла,
Он татарин, он луч золотой.
У него на груди припрятан крошечный аккордеон,
Его, как белку, мучат серафимы —
Чернейшие тайны музыки разоблачая,
То, как товарища, упрашивая потерпеть.
* * *
И над каждою крышей звезда,
И шоссе золотое от крови.
Нетвёрдо очерченный берег морской
Глядит государственной границей.
На самых дальних на дистанциях
Блестят зеркала нержавеющей стали.
Овраги немногочисленны, за столетнею дамбою
Раскинулся авиационный полк.
Приютские девушки варят кулеш,
На сердце, очевидно, нелегко.
Причалы бездействуют, девушки различают
Пение гидр под землей.
Живая душа не имеет глагола,
Обеды в поле не страшны.
Форштадтская улица есть преднамеренный Млечный Путь,
И каждый суп накормит человека.
* * *
Знаком свыше считали Луну,
Маляры, обработчики древесины главенствовали.
Ни единого аэродрома вокруг,
Голая степь на карте, солончаки.
Тюремный замок есть последняя граница,
И распоследний часовой выцарапывает на камне:
«Что мы без посадочной полосы,
Куда мы без взлётной полосы».
***
Одновитязя зверь неизвестен,
И праздник случится мирским, беспорядочным,
Поскольку ничего не видать,
И товарищ уж не товарищ.
Помилуй, Господь, матроса
В преддверие трапезы бесконечной,
Матрос такой же одновитязь,
При нем и зверь бесподобный.
***
И астроном, холодея, уставляется на трещинки в небе,
Обсерватории уж 80 лет,
И часовой стоит на пирсе,
Как Лукиан, не умеющий изъясниться.
Ах, как много солдат и студентов на берегу,
На ужин собиралися друзья.
На вышках с глазурованной черепицей
Ночуют гости из Индонезии.
Открывали консервы, как дверь в зоосад,
Подземны толчки как вода,
И матери несут младенцев из окрестных сел,
И старцы приходили поживиться.
:
ДВОЕТОЧИЕ: 